Андрей, проснувшись, не сразу сообразил, где он и почему вокруг так много книг. В библиотеке ему ещё не приходилось ночевать. А, сообразив, тихо засмеялся и сел, спустив ноги на пол. Тот показался приятно прохладным, и Андрей, не обуваясь, как был, в одних трусах, встал и пошлёпал на кухню, где упоительно пахла и трещала на огне яичница.
— А чего, утро уже?
Бурлаков вздрогнул и обернулся. Его сын. Взлохмаченный, полуголый, стоя в дверях кухни, протирал кулаками глаза. Как… как когда-то, теми же детскими движениями. Но белая кожа, туго обтягивающая костлявое худое тело, испещрена, исполосована шрамами и рубцами, торчат шары коленных суставов, шишки сросшихся переломов на рёбрах… У Бурлакова вдруг ослабли руки, и тарелка звонко ударилась о край стола, отскочила, раскалываясь на две половинки, и уже на полу разбилась на мелкие осколки.
— Ты чего? — удивился Андрей.
Он наконец протёр глаза и удивлённо смотрел на Бурлакова, на его побледневшее застывшее лицо.
— Ничего, — глухо ответил Бурлаков, отворачиваясь к плите, чтобы не броситься обнять и прижать к себе этого изломанного, изорванного беспощадной вражеской силой мальчика. — Иди, умывайся. Завтракать будем.
— Пожрать я завсегда, — согласился Андрей, поддёргивая сползающие трусы, и, уже повернувшись уходить, сообразил: — А-а, так ты этого, — он похлопал себя по груди, — испугался? Ништяк, зажило уже всё.
Он изобразил залихватский блатной плевок и вышел из кухни.
Собирая осколки, Бурлаков слышал, как он, насвистывая, возился в ванной, ходил то в прихожую за своей сумкой, то в кабинет. И наконец Андрей вошёл в кухню уже в джинсах и аккуратно заправленной и застёгнутой на все пуговицы рубашке, свежевыбритый, со сверкающими в кудрях надо лбом каплями воды.
— А вот и я! Пожрать ещё есть что?
— Садись, — улыбнулся Бурлаков. — Кофе хочешь?
— А ну его к богу в рай, — весело отмахнулся Андрей, усаживаясь к столу. — Чай не в пример лучше.
И, уже начав есть, быстро вскинул на Бурлакова глаза.
— А чего ты испугался так? Я уже ого-го, ты б меня прошлой весной увидел, вот это было да-а!
Бурлаков сглотнул вставший в горле комок.
— Сейчас… всё в порядке?
— В абсолютном!
Андре даже подмигнул ему и снова набросился на яичницу. В самом деле она была такой вкусной, или это он так проголодался? А профессор тоже ничего, наворачивает — будь здоров.
— Поезд у меня в шесть.
— Я помню, — кивнул Бурлаков. — Пройдёмся по центру, Гостиный двор в воскресенье работает.
— Дело, — улыбнулся Андрей. — А то из столицы без гостинцев нельзя.
— Да, конечно, — поддержал Бурлаков и внезапно, сам не ждал, что сорвётся, спросил: — Как ты выжил?
Андрей отодвинул опустевшую тарелку, отхлебнул чаю.
— Ты про что? Про лагерь, заваруху или Хэллоуин? Или про всё сразу? Жить хотел, вот и выжил. Ну и… помогали мне, конечно.
О Фёдоре Морозе Бурлаков не спросил, удержался. А Андрей вдруг со злой насмешкой улыбнулся и спросил:
— А ты что, засомневался? На, — он рывком расстегнул манжету и отодвинул рукав. — Смотри, вот он. Несводимый.
На белой коже цепочка синих цифр. Бурлаков смотрел, не различая их, и не в силах отвести глаза. Скрипнув зубами, Андрей справился с собой и опустил рукав, застегнул манжету.
— Всё! — отхлебнул чаю, обжёгся, крепко выругался и покосился на Бурлакова.
— Умеешь, — спокойно оценил Бурлаков.
Андрей ухмыльнулся.
— Хорошие учителя были. Да и я ученик не из последних.
— У нас в роду иначе и не бывает, — улыбнулся Бурлаков.
Закончили завтрак они уже в согласии, хотя бы внешнем. Пока ели, за окном посветлело, в серой облачной пелене показались прожилки голубого по-осеннему неба, проглянуло солнце. И, хотя не тянули и не копались, а из дома вышли уже после десяти.
Было прохладно, но сухо, дворники убирали опавшую за ночь листву. Андрей вертел головой, разглядывая витрины и прохожих.
— Ну город, — наконец выдохнул он. — Себя потеряешь и не заметишь ни хрена.
Бурлаков улыбнулся и кивнул своим мыслям. Да, если утренний полусонный и пустынный Царьград кажется мальчику слишком шумным и многолюдным, то, конечно, в Загорье ему будет лучше. А впереди долгие, блаженные, бесконечные семь часов, которые он проведёт с сыном, господи, неужели это правда?!
Только Эркин с Алисой пришли домой, как потемнело и повалил мокрый снег.
— Ну, как вы вовремя успели! — радовалась Женя, помогая Алисе вылезти из курточки. — И листья очень красивые, потом засушим и сделаем букет.
Дома тепло, из кухни, как всегда когда Женя дома, упоительные запахи, всё хорошо.
— Как ты? — Эркин пытливо посмотрел на Женю.
— Всё в порядке, — Женя поцеловала его в щёку. — Переодевайся, и будем обедать.
— Да, Женя, хорошо.
В спальне он разделся, натянул домашний костюм — осень уже, опять как раз, и хорошо, что штаны успели высохнуть, а то он будто купался в них. Он вешал джинсы в шкаф, когда в спальню вбежала Алиса.
— Эрик, а обед уже готов.
— Иду, — улыбнулся ей Эркин.
За столом говорили о школе и о том, что Жене за такую переработку должны были дать отгул, но работы так много, что просто оплатят сверхурочные и в двойном размере. Эркин слушал и кивал. Конечно, лучше бы отгул, чтобы отдохнуть, но раз так получилось, то что уж тут поделаешь. Чем именно занималась Женя на своей работе, он не спрашивал, как и не рассказывал о своей работе, ведь Женя тоже ему вопросов не задаёт. Это и раньше, в Джексонвилле, было неважно, а здесь-то… работа — она работа и есть, да и слова Саныча о военной тайне засели в голове.