Аналогичный мир - 4 (СИ) - Страница 333

333

Все эти размышления никак не мешали ему работать, проверять тетради, болтать в учительской и за общим столом в пансионе. И, кстати, вот ещё, как говорят местные, заковыка. Своего дома у него нет. Даже если Джинни согласится на семью, куда он её приведёт? Придётся уйти из пансиона и снимать квартиру, уже семейное жильё. Потому что мужчина, переселяющийся к жене, с самого начала ставит себя в подчинённое положение. А «семейка» к5уда дороже пансиона для одиночки. А он отправил пятьдесят рублей в племя. Как раз: мука, сахар, чай, табак, патроны, новые капканы, одеяла… Пятьдесят рублей — большие деньги, мужчины соберутся у вождя и решат, на что потратить. Решать будут долго, спорить, передавая по кругу трубки и чашки с крепким до черноты чаем. Жалко, что он не услышит рассуждений на тему, как и где хромой может столько добыть, но… но представить приятно.

Как всегда, вечер пятницы посвящался бане. Конечно, в пансионе есть душ и даже о ванне можно договориться, но баня, вернее, парилка — это не так мытьё, как5 времяпровождением, как пивная или трактир. В субботу баня только с утра, в воскресенье закрыта, значит — вечер пятницы.

Бань в Загорье было две. Одна в Старом городе, но маленькая, старая и тесная, а другая в Новом, уже по-городскому, с буфетом, душевым залом и семейными номерами. Сманил Громового Камня в баню ещё летом один из соседей по пансиону. Сосед этот быстро нашёл себе женщину и съехал, а Громовой Камень приохотился и даже пристрастился, так что теперь каждую пятницу он с работы ш1л домой, обедал, немного отдыхал и отправлялся в баню. Его уже знали старик, продававший веники у входа, и банщик. И компания уже подобралась подходящая: любители хорошего пара и разговоров. По-разному, кто больше, кто меньше, но все воевали и сейчас налаживали свою жизнь тоже по-разному. И ему с ними легко и просто. Понятны шутки и намёки, общие воспоминания и сходные планы на будущее. И хотя после бани он не всегда успевал к ужину, самовар с плюшками или с иным шедевром Ефимовны его ждал. Чай после бани — святое дело.

И сегодня всё было, как обычно. Парная, разговоры, неспешный отдых с пивом и воблой и снова в парилку. После третьего захода Громовой Камень стал прощаться. У них завтра выходной, а у него работа.

На улице ясно и морозно. Снегопад кончился, и в разрывы между неотличимыми от чёрного неба тучами проблескивают звёзды. Громовой Камень шёл, с удовольствием дыша холодным, но ещё приятным, не режущим горло воздухом, и слушал скрип снега под ногами. Недаром пар считают лекарством от всех болезней, и устраивали парильные шатры и шалаши задолго до знакомства с русскими и их баней. Нога совсем не болит, а голова с лета не беспокоит. Нет, всё хорошо, а будет… ещё лучше. А следующую полусотню он пошлёт в племя весной. Весна — трудное время, самое голодное.

Утро было обычным субботним утром, было бы если бы… Никто не говорил об Эркине, но что его нет, что неизвестно ни что там, ни как там…

Андрей вёл Алису за руку. Впереди маячила спина Тима, а Катя и Дим, видимо, как всегда ушли вперёд. Андрей чуть замедлил шаг: говорить с Тимом ему сейчас совсем не хотелось. Алиса удивлённо посмотрела на него, дёрнула руку. Андрей чуть крепче сжал её ладошку, но тут же отпустил.

— Беги. Ладно уж.

Алиса ещё раз посмотрела на него и пошла рядом. Так молча они дошли до Культурного Центра.

В вестибюле обычные толкотня и шум. Андрей помог Алисе привести себя в порядок, сдал на вешалку её шубку и свои куртку с ушанкой и пошёл в класс.

Обычно Манефа приходила входила в класс перед самым звонком, но сегодня последним оказался Андрей.

— Привет, — поздоровался он, входя.

Ему ответили дружелюбной разноголосицей и удивлёнными взглядами, потому что за ним никто не вошёл.

— Андрюха, а брат где? — не выдержал кто-то.

— А я что, сторож ему? — огрызнулся Андрей.

Маленькая сухая и неожиданно жёсткая ладонь хлёстко ударила его по лицу. Андрей отшатнулся, перехватил занесённую для второй пощёчины руку.

— Ты чего?! Сдурела?!

— Ты… ты… не смей, слышишь, не смей! — кричала, захлёбываясь словами, Манефа.

Повскакали с мест остальные, оказавшийся ближе всех Трофимов попытался перехватить руки Манефы сзади, зазвучала удивлённая и раздражённая ругань на двух языках.

— Что здесь происходит?

Все замерли, замолчав на полуслове. В дверях стояла Леонида Георгиевна.

— Андрей! Что это такое?!

Воспользовавшись паузой, Андрей сгрёб Манефу и встал.

— Извините, мы сейчас.

И вышел из класса, волоча её за собой, вернее, вынес мимо ошеломлённой Леониды Георгиевны, плотно закрыв за собой дверь.

В коридоре было пусто и тихо: значит, звонок уже был и начались уроки.

Поставив Манефу перед собой и плотно держа её за руки повыше локтей, Андрей сильно, но не зло встряхнул её и повторил:

— Сдурела?

Она молча смотрела на него светлыми стеклянно-блестящими от слёз глазами.

— Ты чего? — повторил Андрей уже мягче.

— Не смей, — тихо сказала Манефа. — Не смей так говорить про себя.

— А что я такого сказал? — удивился Андрей.

— Ты не Каин. Это Бог Каина спросил: «Где брат твой?», — а Каин ответил: «Я не сторож брату своему». А это он Авеля убил, брата своего, а ты не Каин, нельзя так говорить, не смей…

— Каин, Авель, ты чего несёшь? Кто такие?

Она уже стояла спокойно, и Андрей не держал её, а только как бы придерживал.

— Ты? — изумилась Манефа. — Ты не знаешь?! Это… это же Библия, святая книга!

333