— Всё в порядке, спасибо, — отвечал Эркин, глядя, как Бурлаков открывает дверь.
Всё получалось не так, и то, что он сорвал Бурлакова, ведь понятно, что человеку нужно отдохнуть, и что эта… Машенька-Синичка не на раз и не на два, а наверняка это серьёзно. Может, и впрямь не стоило дёргаться, подождал бы святок.
— Заходи, — распахнул дверь Бурлаков. — Раздевайся.
— Вы извините, — начал прямо в прихожей Эркин, — я понимаю, вам надо отдохнуть, я тогда скажу вам и пойду.
— Сейчас чайник поставлю, — Бурлаков быстро разделся, повесил пальто и шляпу, переобулся. — И разувайся, вон тапочки, пусть ноги отдыхают, поужинаем и уж тогда обо всём поговорим.
Эркин послушно снял и повесил полушубок и ушанку, снял бурки и вял из тумбочки тапочки. Одну и двух новеньких, явно совсем недавно купленных пар. Невольно ворохнулась мысль, что это специально для них: Андрею и ему. И стало совсем нехорошо на душе.
На кухне Бурлаков поставил на огонь чайник и открыл холодильник. Что у него есть? Котлеты и… ага, вот это, овощные консервы из стратегических запасов, вот и опробуем, спасибо Синичке, натаскала ему всякого-разного, что и быстро, и достаточно сытно. Да, всё правильно, запас должен быть всегда под рукой. Вскроем банку и вывалим содержимое к котлетам, и масла плеснём. Сковородку на огонь, овощи разровнять…
Эркин несмело вошёл в кухню и огляделся с живым интересом.
— Садись, — улыбнулся ему Бурлаков. — Сейчас ужинать будем.
— Я сыт, — ответно улыбнулся Эркин и уточнил: — Меня чаем напоили. С бутербродами.
— Ну, какая это еда, — отмахнулся Бурлаков. — Так, перекус небольшой. А сейчас поедим.
— Да, спасибо. Но я помешал вам, я понимаю…
— Ничему ты не помешал, — максимально убедительно сказал Бурлаков.
Похоже, Львёнок слишком много рассказала о Синичке. Хотя… нет, наверняка не Львёнок, а её гулька, но что с девчонки взять. А объяснить придётся.
Эркин сел к столу и снова огляделся. Кухня похожа на Андрееву, ну… ну да, понятно, у них же одна кровь.
— Я понимаю, — сказал он вслух, невольно переходя на английский, потому что говорить об этом по-русски не мог. — Кровь выше записи.
— Что-что? — обернулся к нему на мгновение Бурлаков. — Ты о чём?
— У вас с Андреем кровь, а я ему записанный. Кров=ь важнее, я понимаю.
Так, это совсем интересно. Действительно, не соскучишься. Но всё равно, пусть сначала поест. А там и с этой ахинеей о крови и записи разберёмся.
Молчание Бурлакова убедило Эркина в его правоте, и он продолжил. А что профессор стоит спиной к нему, так даже удобнее: сказать такое в глаза он бы не рискнул, не посмел.
— Андрей просто ещё не понял этого. Он тогда один был и не помнил ничего, ну, кто он, откуда, знал только, что русский и что лагерник, и ему любой1 — враг. Опознают и всё, пуля на месте. Или забьют, затопчут. Вот он и придумал. Чтобы не быть одному, чтоб спину прикрыть. Ну и я так же, поэтому. А вы… я же понимаю, что вы ради Андрея согласились, чтобы его не потерять, а так-то… Я — индеец, раб, да ещё и спальник, погань рабская, вы и терпите меня ради Андрея. Только… это обидно для вас, расу сейчас, правда, не теряют, но всё равно. Андрей всё равно ваш, у вас кровь одна. А вот отцовство, что он придумал… это… это обидно. А я не хочу вас обижать, я знаю, каково это, когда вот так, в насмешку дают тебе, что это сын твой, меня так давали, старику негру, так ему деваться некуда было, ну, куда рабу из хозяйской воли, только в овраг, так туда всё равно сволокут, как умрёшь, а вы же свободный человек. Вам этого нельзя. Не надо так. Нельзя.
Бурлаков перевернул котлеты, перемешал овощи, чтобы равномерно прогревались и обжаривались, достал и поставил на стол тарелки. Да, хлеб ещё. На сковородке затрещало, и он попросил:
— Нарежь хлеба.
Эркин удивлённо посмотрел на него. Он что, ничего не слышал? Но Бурлаков уже снова колдовал у плиты, и Эркин встал выполнить просьбу. Нож… ага, вот он, и тарелка, чтобы ломти разложить. А нож не ах, лучше уж своим. Он достал и раскрыл свой нож. Ломти надо поаккуратнее, всё-таки…
— Готово! — провозгласил Бурлаков, выключая огонь.
Он быстро разложил по тарелкам котлеты и овощи, кивком отметил красиво выложенный веер хлебных ломтей.
— Водку будешь?
— А… надо? — ответил вопросом тоже по-русски Эркин.
Бурлакова настолько явно ошеломили его слова, что Эркин решил объяснить.
— Ну, я же всех правил не знаю. Если пить обязательно, то буду, а так… не хочу. Не люблю я пить.
Бурлаков улыбнулся.
— Не хочешь, значит, не надо.
— А… вам? — рискнул спросить Эркин.
Бурлаков пожал плечами.
— Когда как, но не сегодня.
И, когда уже сели за стол и начали есть, Эркин сказал:
— Если вы из-за меня… отказались, то не надо.
— Не решай за других, — Бурлаков улыбкой смягчил резкость слов.
Эркин опустил ресницы, его лицо стало вежливо отчуждённым, но Бурлаков продолжил:
— Да-да. Я тебя выслушал, теперь ты послушай. Кровь, запись… это всё неважно. Важно, кем люди себя чувствуют. Отец ты, или муж, или брат — это ты сам решаешь, а по крови или по документам… дело десятое. Алечка тебе кто?
— Алечка? — тупо переспросил Эркин, но тут же догадался. — Алиса, да? Дочка.
— Правильно. А почему?
— Ну… ну, Женя мне жена, — Эркин говорил медленно, рассуждая. — Алиса ей дочь, значит, и мне. Мы так ещё там решили, когда документы оформляли, на выезд.
Бурлаков кивнул.
— А до оформления она тебе кем была?